Время перемен
Конец эпохи (а мы явно присутствуем при конце сложившегося политического, геополитического, культурного порядка, по крайней мере, это становится общим местом в рассуждениях ведущих аналитиков) заставляет задуматься, какой порядок установится «после конца». Что наступит потом – после времени перемен?
Конец эпохи предвещает множество событий – очередную трансформацию политического режима в России, смену культурной и расовой доминанты в Европе, сдвиги глобальной геополитической конфигурации, наступление новой технологической эпохи, отказ от существующих финансово-экономических инструментов и, наконец, распад старой и появление новой идеологической карты. Все эти события увязаны друг с другом и могут быть поняты лишь как частные случаи одного большого цивилизационного Перехода, который может состояться (и тогда это действительно будет Переход) или не состояться (и тогда вместо Перехода произойдет Откат).
Аналитика и прогностика в условиях глобальных перемен уже не в состоянии опираться на методы обычной экстраполяции видимых трендов и нахождения точек ветвления исторических процессов. Любой прогноз новой эпохи, который дается в конце старой, будет ошибочным: тенденции прерываются, и таблицы мыслимых вариантов уже заполнены. Это означает, что место прогнозов занимают проекты, опирающиеся на совершенно иную аналитику – аналитику непредсказуемых и немыслимых событий, «диких карт» (Сергей Переслегин), «черных лебедей» (Нассим Талеб), не проистекающих из видимых процессов и тенденций.
«Дикие карты» никак не проявляют себя в текущей реальности, они виртуальны, и потому аналитика «диких карт»/«черных лебедей» – это особая аналитика. Это выявление «материи» исторических мутаций, постулирование особого виртуального мутационного процесса, лишь изредка вторгающегося в актуальность. Такой процесс раньше улавливался только визионерами-фантастами, но сейчас он начинает попадать в поле зрения и аналитического сообщества (взять хотя бы уже упомянутые «дикие карты будущего» Переслегина или «теорию виртуальности» Сергея Дацюка).
Аналитика «диких карт» предполагает обращение к особой истории – истории не закономерных процессов, а отклонений от них. Признание возможности немыслимых событий как проекций виртуальных мутаций реабилитирует и немыслимые действия. Аналитике «диких карт» соответствует планирование отклонений от исторических нормативов. Во времена перемен такая возможность появляется.
Опыт предыдущих отклонений
Предыдущее время перемен (1914–1945 годы) подарило два ярчайших отклонения от исторических нормативов – советский коммунистический эксперимент и германский национал-социалистический проект. И на их примере (отвлекшись от сопровождавших реализацию этих проектов кровавых эксцессов) можно увидеть, как в нормативную реальность вторгается виртуальный мутационный процесс.
Начнем с того, почему мы рассматриваем это как отклонения. Безусловно, что считать отклонением, а что вариацией норматива, зависит от позиции, с которой рассматривается тот или иной феномен. Отклонением будем считать стабильное (то есть существовавшее длительное время) сочетание политического режима и культурных (в том числе и идеологических) форм, воспринимаемое окружающей социокультурной средой как экстремистское, «неправильное» явление, которое невозможно было предусмотреть, опираясь на предшествовавшие тенденции.
Время перемен начинается с кризисных явлений, разрушающих сложившиеся формы управления обществом. Для периода 1914–1945 гг. таким пусковым механизмом явилась Первая мировая война, подорвавшая основы стабильной жизни, разрушившая в ряде стран традиционные системы управления и выбросившая на улицы городов критическую массу людей, освоивших ненормативные для мирной регулярной жизни формы коммуникации – военное братство и язык команд. В эту новую нестабильную реальность и прорвались «дикие карты» коммунизма и фашизма, изменившие ход истории и для отдельных стран, и для мира в целом. Мы считаем их отклонениями, поскольку они, во-первых, продекларировали создание нового типа цивилизации, основанной на иных ценностях и иных социальных технологиях, нежели те общества, на основе которых они возникли и которые их окружали, и, во-вторых, просуществовали относительно краткое время.
Характер отклонений определяется базовой идеологической картой – пониманием природы человека, общества и главных задач, стоящих перед ними. Они должны радикально отличаться от того норматива, по отношению к которому происходит отклонение. Поскольку отклонения идеократичны по своей природе, именно из этих идеологических отличий проистекают различия в технологиях социального управления.
Человек есть существо, обусловленное культурно, а культура обусловлена духовно, социально и генетически. В какой-то момент приходит понимание тотальной обусловленности сознания культурными факторами, и появляется проект освобождения от этой обусловленности.
Факт социальной обусловленности был заострен марксизмом, использовавшим для отклонения упрощенные базовые технологии управления социальными структурами. Раз культура порождается социальными структурами, то именно они должны использоваться в качестве первого шага анализа и первого управленческого звена. Свобода понимается как принятие социальных механизмов формирования человеческого сознания. Слияние с этими механизмами и есть освобождение от культурной обусловленности сознания. Путь к освобождению лежит через отождествление с социальным («свобода есть осознанная необходимость»).
Но если социальные механизмы первичны, то спонтанная активность сознания, будучи противопоставленной им, становится враждебным фактором. Так, несмотря на существенную трансформацию коммунизма в советском проекте, проблематика культуры и сознания находилась под подозрением и признавалась лишь в той мере, в какой она была подчинена социальному. Проект мог бы быть продолжен следующим отклонением – преодолением социальности, но этого не произошло. В результате мы имеем то, что имеем.
Национал-социализм, пытаясь преодолеть обусловленность сознания социальными механизмами, сделал другой шаг: попытался перейти от традиционной культурной обусловленности сознания к антропологической, генетической, то есть расовой обусловленности. Расово обусловленному сознанию надлежало создавать собственные культурные проекции. Это был сильный ход в стремлении освободить сознание от господства внешних культурных факторов, но он был нерадикальным: преодолевая форматирование культурой, сознание сталкивалось со своей потенциальной свободой, но подчинялось внутренним факторам – расовой архетипике.
Вначале это вдохновляло: освобожденная расовая архетипика создавала свои проекции – новые формы организации жизни и новые, ранее невиданные проекты. Но в какой-то момент пришло понимание, что это – все еще не свободное от обусловленности действие, а реализация пусть и самых близких, но все же внешних по отношению к нему стремлений архетипической оболочки. И тогда возникла потребность в новом отклонении, способном преодолеть старое.
Отклонения от отклонений
Когда мы говорим об отклонениях XX века, не надо забывать, что сам европейский путь, начиная с Просвещения и сопровождавшего его технологического сдвига, был отклонением по отношению к циклам традиционных цивилизаций. Можно рассматривать это отклонение как отказ от Традиции, но можно придать ему и значение прохода сквозь Традицию к реальности по ту сторону видимых культурных форм. Европейское отклонение, становясь уже не европейским, а западным, попыталось стать новым глобальным нормативом (собственно, об этом и повествует «Конец истории» Фрэнсиса Фукуямы), подавляя уже отклонения от европейского отклонения. Но это чревато тем, что 300-летний европейский зигзаг так же выправится, как 70-летний советский или 12-летний национал-социалистический.
Отклонение можно сохранить, лишь поддержав его цепочкой новых отклонений, уже не компромиссных, но основанных на понимании природы нового отклонения как тотального преодоления текущих обусловленностей, радикальным выходом за рамки обусловленности как таковой.
Отклонения не регулируются законами. Законы предопределяют нормативные процессы и нормативный ход истории. Отклонения же по своей природе внезаконны (и потому вызывают совершенно иррациональное неприятие со стороны тех, сознание которых построено на принципах стабильности). Новое отклонение, которым чревато время перемен, должно быть понято как особое устройство общества, в основе которого лежат «дикие карты», заменившие нормативную реальность, и технологии их продуцирования. Но это означает особую внезаконную деятельность с особым центральным субъектом этой деятельности – свободной и ничем не обусловленной волей.
Основания для нового отклонения
Предвестники нового отклонения известны уже достаточно давно. Среди них интеллектуальные поиски четвертой политической теории (Ален де Бенуа) и того, что придет на смену Постмодерну (Александр Дугин), концепция технологической сингулярности, после которой никакие экстраполяции невозможны (Раймонд Курцвейл), метафорическая тематика «после конца» (Юрий Мамлеев) и многое другое. Сама тема «после конца» говорит уже не о вариантах, а о фундаментальном противопоставлении отклонения нормативному ходу истории.
Но потребность в новом отклонении возникает главным образом из-за неприемлемости гарантированной нормативным ходом истории нашей собственной судьбы. Все теории, выявляющие законы социального развития (циклические, стадиальные и другие), ничего хорошего нам не сулят.
Все тенденции современности против нас: демографический спад, который невозможно преодолеть обычными методами, видимое снижение пассионарности народа, отсутствие базы для опережающего рывка в рамках шестого технологического уклада… Все это заставляет отнестись к грядущему кризису не только с опасениями, но и с интересом: что можно построить на обломках существующего мира? Какое именно будущее мы можем создать?
Главное основание для планирования нового отклонения – нормативный ход истории против нас. Прежде всего должны быть выявлены и поняты как вызовы (как высокие вызовы, описанные Арнольдом Тойнби) нежелательные тренды и рассмотрены возможные ответы на них (тоже как ответы по Тойнби – без этого масштаба такая работа будет бессмысленной). Рассматривать следует надситуативно, без оценок в стиле био– и прочих этик.
Вызов № 1. Демографический кризис – главная угроза: исчезнет народ – исчезнут и остальные проблемы. Кризис не решается банальными методами, а небанальные требуют политической воли, которая будет признана преступной, если потерпит неудачу, или спасительной – в случае успешной реализации. Новое отклонение должно включать в себя технологии решения этой проблемы.
Вызов № 2. Потеряны высокие смыслы существования, а мелкие смыслы либеральных сообществ слишком несущественны для того, чтобы служить полноценными стимулами. В результате нация теряет волю к жизни. Это процесс естественной деградации. И значит, надо найти особые – «неестественные» – способы обращения вспять естественных процессов, ведущих к смерти. Отклонение становится связанным с особой идеологией преодоления естественных ограничений.
Вызов № 3. Исчерпанность классической рациональности. В микрофизике и космологии рациональность подошла к своим границам. Скоро подойдет и в биологии. В этих условиях аналитика переходит от каузальных зависимостей к зависимостям иного уровня – синхронизмам, инерции сюжетов, отклонениям от нормативов. Это требует небанальных решений, преодолевающих ограничения интеллектуальных схем.
Вызов № 4. Технологии контроля, нарушающие баланс контроля и свободы. Технологии контроля плохи не тем, что они превращают людей в марионеток (любая культурная система занимается этим, задавая людям извне язык, поведенческие нормативы, картины мира), а тем, что устраняют «дикие карты». Полный контроль неизбежно рационален. Абсолютная рациональность уничтожает непредвиденные ходы.
Можно разобрать еще десятки подобных вызовов, но все они сводятся к одному: с нами «что-то делают», и это «что-то» нам не нравится. Необходим фундаментальный выбор позиции: с нами что-то происходит – или мы сами создаем реальность. Причем выбор, проведенный на всех уровнях – вплоть до определения собственной метафизической позиции: принятие обусловленности всего и вся (в том числе и обусловленности своей жизни) – или особая позиция воли, понимаемой как ничем не обусловленная целепорождающая и целенаправленная активность.
Сквозь время перемен может пройти только нация, пробудившая в себе волевое начало, иначе это время вылепит новые народы как свой продукт, и это будут не свободные творящие нации, а инструменты неведомых нам сил. Где-то здесь проходит граница выбора одержимости тем, что приходит извне, и выбора свободы. И этот мотив становится ведущим в идеологии нового отклонения: если законы против нас, то нужно выйти за рамки законов и создать такой вариант построения будущего, который обеспечивает наше сохранение и наше доминирование в этом будущем.
Отклонение без оснований: креативный режим
Но будущее создается не только как ответ, как реакция на вызовы. Есть действия вне причин и оснований, действия, не обусловленные потребностями, действия в чистом виде – либо развертывание глубинных задач, потенций культуры определенного народа, либо ничем не обусловленная целепорождающая активность. Это не реакция на угрозу. Само действие обретает статус не ответа, а вызова, причем первичного вызова. Новым вызовом может стать лишь осознание самой сущности, «субстанции» вызова, а не его причин, вызова не как реакции на «что-то», а первичного действия, вызывающего реакции. Система реакций на стимулы плюс анализ ресурсов дают возможность развиваться по предсказуемой траектории, но активные, не обусловленные определенным вызовом действия, которые сами становятся вызовом, порождают отклонения от нормативных траекторий и дают надежду на выход из безвыходных ситуаций.
Наблюдение за «дикими картами» ведет к созданию своего активного двойника – особой деятельности по целенаправленному сотворению не обусловленных вызовами проектов. Здесь «к чему ведут тенденции» и «что может случиться» превращаются в «чему следует наступить» и «что мы намереваемся создать».
Общепринятая версия реальности гласит: у всякого события есть причины, и для всякого действия есть основания. Но есть по меньшей мере два типа событий вне стимулов, причин и оснований – акт творчества и мистический экстатический опыт. Второе – вне нашей власти, но первое уже давно стало предметом пристального изучения.
В 2002 году вышла книга Ричарда Флориды, которая в русском переводе получила название «Креативный класс: люди, которые меняют будущее». В ней автор изложил ставшую тут же популярной концепцию креативного класса и креативного общества. Творческий класс создает новые идеи и новые технологии. К ним Флорида причисляет не только ученых, писателей и художников, но и всех тех, которые работают в отраслях, основанных на знаниях. Например, в высоких технологиях, финансах, праве, здравоохранении, управлении бизнесом. В США этот слой составляет 30 процентов населения, а в Росси – до 15 процентов. Конечно, речь здесь идет не о творчестве как таковом, а о методах получения новых продуктов.
Творчество всегда было ценностью для определенной группы людей. Но в постиндустриальный период именно творчество стало источником новых экономических решений. Однако до сих пор творчество обслуживает социально-экономические структуры, далекие от творчества. Творческие продукты используют и находят для них место в существующих социальных структурах как правило далеко не креативные люди. Сохранится ли такое положение дел после времени перемен?
Создание «диких карт» предполагает радикальное творчество. Творчество – творение не только продуктов, технологий и направлений мысли, но и событий, а это означает, что политика переходит из состояния сохранения стабильных политических форм к текучим, потоковым формам. И экономика следует за ней – развитие «по всем азимутам» представляет собой постоянное обновление.
Креативное общество основано на иной базовой экономической модели, нежели современное. Первичным становится не акт потребления, а акт создания нового. Не символическое значение товара, определяющее статус его владельца, а принципиальная новизна. Креативное общество – расточительное общество, но эта расточительность не выше расточительности современной потребительской экономики, навязывающей массу избыточных товаров.
Креативное общество управляется и иным типом элиты, для которой важна не власть сама по себе, но власть как основание для беспрепятственного творчества. Волевая творческая элита должна быть институциализирована, но ее институциализация означает не формирование системы мест, за которые борются разнородные элементы, а социальную проекцию определенного антропологического типа, для которого это место предназначено. Это влечет за собой иной способ разделения властей – способ, отражающий разные типы реализации людей – людей воли, людей жизни и людей социальных функций.
Такая утопическая модель – это, конечно, отклонение, но отклонение от предопределенной траектории к тому, что и является целью, аттрактором всех исторических отклонений – к необусловленному волевому существованию.
Параллельная история
Нужно признать наличие параллельной, виртуальной истории. То, что не случилось, но могло случиться, неизмеримо больше реализовавшегося. Параллельная история, в отличие от произошедшей, многомерна. Времена перемен образуют свою особую историческую линию, извлекая из виртуальной составляющей принципы, которые заканчиваются (уходят, исчезают) с концом очередного отклонения. Но эти принципы не устаревают – они лишь временно скрываются в виртуальности и ждут нового кризиса для своего нового воплощения. Предыдущее время перемен 1914–1945 гг. породило несколько универсальных принципов, которые излишни в стабильные периоды. Один из них – идея формирования нового человека. Его пытались создать, опираясь на социальную механику (СССР) и на отбор концентрированных расовых качеств (Германия). Теперь следует сделать следующий шаг – создать нового человека на основе пробужденной свободной воли.
Это и «дикая карта», и необходимость. Прорыв многомерной виртуальной истории в актуальный мир, внезапная реализация скрытых избыточных возможностей требует людей титанического склада. Первейшая технология, ведущая в этот мир, – технология производства таких людей. Примеры тоже извлекаются из истории «диких карт».
Одна из «диких карт», которая явно должна выпасть (и которая иногда выпадала в истории), – демографическая проблема. Она может быть решена созданием института «государевых детей», «новых янычар», когда государство берет на себя ответственность за воспроизводство определенного сегмента населения, его воспитание и образование. Грубые технологии такого воспроизводства (вплоть до суррогатного материнства) существуют (компромиссные варианты в наших СМИ предлагались Виталием Третьяковым и Игорем Бестужевым-Ладой). Однако проблема упирается в отсутствие технологий полноценного внесемейного воспитания, хотя исторические аналоги имеются – Спарта, корпус янычар. У этого подхода есть плюсы – решается проблема стимуляции пассионарности (в конце концов, пассионарность – не столько генетически заданный, сколько культурный феномен). Но есть и опасности: в условиях преобладания средств контроля это начинание через поколение впишется в систему контроля не только настоящего, но и будущего, исключая появление новых «диких карт».
Исторические аналоги возникали в других условиях, и реализация обнаруженной «дикой карты» требует многих новых компонентов. Так, контроль и управление столь сложными и неоднозначными процессами требуют и определенного культурного статуса управляющей системы, своего рода метауровня, иначе возможны злоупотребления и срыв культурогенеза как такового. Такой метауровень необходим и для противостояния давлению со стороны международной среды, которая может негативно отнестись к столь неожиданному решению проблемы по нескольким причинам: ассоциации с гитлеровским проектом «Лебенсборн», противоречия с принципом мультикультурализма и т.д.
Новый волюнтаризм
Когда родившаяся естественным путем нация близка к гибели, ее следует воссоздать волей. Парадокс: движение вглубь сознания, освобождение от культурной обусловленности ведет к воссозданию и поддержанию национальной жизни, но уже в новом контексте – нация обретает не только жизнь, но и волю.
Творческая элита всегда подозрительна для классического национализма – создавая новое, она преобразует старые формы. Но приходит время кризиса, и для выживания становится важным именно нечто невиданное и неслыханное. Осознание этого факта ведет к пониманию того, что главным ресурсом цивилизации является ее волевой и творческий ресурс. А это означает, что ценности воли должны стать ведущей темой тех, кто хочет успешно пройти сквозь кризис.
Волюнтаристское общество глубоко парадоксально: порождая новые реальности культуры вне Традиции, оно стремится к цели Традции – тотальной необусловленности сознания. До сих пор политика была, с одной стороны, искусством управления спонтанными социальными и витальными силами, с другой – стремлением лишить эти силы спонтанности. В волюнтаристском обществе появляется иная задача: порождение новых спонтанных сил.
Для формирования волюнтаристского общества нет пока ни планов, ни четко выраженных программ. Но размышления на эту тему представляются продуктивными. Признаемся: наши дела обстоят удручающе плохо и будущее бесперспективно. И воля – то единственное, что может вывести нацию и государство из ситуации, где все против нас.
Источник: альманах «Развитие и экономика», №2, апрель 2012, стр. 180.
